Может, кто-то на моем месте и запаниковал бы, пропустив два гола. Но я был спокоен. В конце концов Вес облажался больше. Мы поменялись местами. Он не привык к вратарскому снаряжению, но, с другой стороны, и я не привык забивать голы. Первые две шайбы я утопил в сетке. Следующие две ему удалось отбить.
Все свелось к одному удару, и внезапно я увидел у него в глазах страх. И нутром почувствовал, что забью.
Я победил. Честно и справедливо. Третья шайба пронеслась мимо его локтя и со свистом влетела в сетку.
Следующие часа три я дал ему потомиться — весь ужин и всю идиотскую церемонию награждения в честь конца лагеря. Все это время Вес был нетипично тих.
И только по возвращении в нашу комнату я позволил-таки ему сорваться с крючка.
— Пожалуй, я заберу свой выигрыш в следующем году, — сказал я со всей небрежностью, на которую только был способен в свои восемнадцать лет. — В июне, наверное. Или в июле. Короче, я дам тебе знать, окей?
Я ждал облегченного вздоха. Было весело в кои-то веки заставить Веса помучиться. Однако его лицо осталось непроницаемым. Он достал свою фляжку из нержавеющей стали и медленно отвинтил крышечку.
— Последняя ночь в лагере, чувак, — сказал он. — Это надо отметить. — Он сделал большой глоток, потом протянул фляжку мне.
Когда я взял ее, в его глазах вспыхнуло нечто, что я не смог распознать.
Виски пошло не очень. По крайней мере, первый глоток. До сих пор мы выпивали за раз одну, максимум две бутылки пива из запасов, припрятанных в наших шкафчиках. Попасться со спиртным или наркотиками значило нажить себе серьезные неприятности. Так что никакой толерантности к алкоголю у меня не было. Ощущая, как внутри разливается хмельное тепло, я услышал, как Вес сказал:
— Давай посмотрим порнуху.
Почти четыре года спустя я стою, дрожа, в гостиничной ванной. Выключаю воду, беру полотенце из стопки.
Похоже, пришло время спуститься вниз и узнать, возможно ли починить нашу дружбу. Да, той ночью случилось некоторое безумие, но в целом ничего такого, чтоб вспоминать всю жизнь. Я вот довольно-таки легко выбросил ту ночь из головы.
Но не Вес. Другого объяснения, почему он отдалился, у меня нет.
Боже, надеюсь, он не станет поднимать эту тему. Бывает такое дерьмо, которое лучше не ворошить. Как по мне, одна-единственная ночь пьяных глупостей не может быть определяющим моментом шестилетней дружбы.
И тем не менее я до странного сильно нервничаю, когда через пять минут спускаюсь на лифте вниз. Меня бесит это ползущее по спине зудящее чувство, ведь нервничаю я очень редко. Я, наверное, самый спокойный человек на свете, и это, я уверен, объясняется тем, что моя семья — ходячее определение расслабленных калифорнийцев.
Когда я захожу в бар, там не протолкнуться. Что неудивительно. Сегодня пятница, вечер, и отель из-за турнира забит битком. Все столики заняты. Протискиваясь сквозь толпу, я ищу Веса, но его нигде нет.
Наверное, дурацкая это была идея.
— Прошу прощения, — произношу я спинам бизнесменов, которые стоят в проходе между барной стойкой и столиками, но они над чем-то смеются и не замечают, что загораживают мне путь.
Я уже где-то в секунде от того, чтобы вернуться наверх, как вдруг слышу:
— Салаги.
Всего одно слово, но я моментально узнаю его голос, глубокий и с хрипотцой, и внезапно словно переношусь в прошлое. В те бесконечные летние дни, когда этот голос вышучивал меня, дразнил и бросал мне вызов.
За его комментарием следует дружных смех, и я, оглянувшись, замечаю его среди столпившихся у дальней стены хоккеистов.
В тот же миг и он оборачивается — словно почувствовав, что я здесь. И черт, меня снова отбрасывает во времени. Он совершенно не изменился. И в то же время стал совершенно другим.
У него все те же взлохмаченные темные волосы и заросшее щетиной лицо, но он стал крупнее. Раздался в плечах и нарастил мышцы, но грузным не стал, а остался стройным, хотя, безусловно, с восемнадцатилетним Весом его не сравнить. Золотистая кожа его бицепсов все так же разрисована татуировками, но теперь их намного больше. Еще одна появилась на левой руке. А из-за воротника выглядывает что-то черное, кельтское.
Глядя, как я приближаюсь, он все болтает с друзьями. Конечно, он в центре внимания. Я и забыл, как он притягивает людей. Его словно подпитывает более высокопробное топливо, чем нас, простых смертных.
Когда он поворачивает голову, «штанга» в его брови ловит свет, серебристую искру всего на оттенок светлее его грифельно-серых глаз. Которые сужаются, когда я наконец-то доплываю до него сквозь людское море.
— Черт, мужик, ты что, осветлил волосы?
Мы больше трех лет не были в одном помещении, а он приветствует меня этим?
— Нет. — Закатив глаза, я опускаюсь на табурет с ним рядом. — Выгорели на солнце.