У Веса новенькая «хонда-пилот» с отличным стерео и кожаными сиденьями, но внутри бардак. Перед тем, как сесть, мне приходится убрать с пассажирского места несколько номеров USA Hockey и выбросить скомканный пакет из «Макдональдса».
— Как… мило, — поддразниваю его я, нагибаясь за пустым стаканчиком.
— Я не стану ради тебя наводить тут гейский уют, Каннинг. Поехали. Надо успеть до заката.
У Совиной Головы начинается короткий пеший маршрут, по которому мы не раз проходили, когда были в лагере. От города до горы всего несколько миль, и когда мы приезжаем на место, рядом никаких других машин нет. Вес закрывает замки на сигнализацию, и мы начинаем карабкаться вверх, перешагивая через валуны и корни деревьев.
Я обожаю походы. Хоккей это здорово, но он в помещении, и, хотя мой летний спорт — это серфинг, мне всегда нравилось хорошенько пройтись.
Я уже говорил, что родом из Калифорнии?
— Притормози, — в какой-то момент пыхтит Вес.
Я останавливаюсь и, прислонившись к молодому деревцу, жду его.
— Что, слишком тяжело для новичка «Торонто»? Позвоню-ка я своему букмекеру. С кем, говоришь, у вас первая игра?
Он дает мне по заднице.
— Я остановился снять фотку, придурок. Пошли дальше.
Виды здесь и впрямь ошеломляющие. Мы идем по самому уступу горы, и повсюду вокруг вздымаются на фоне закатного неба темные пики Адирондака.
— Еще два поворота и все, — обещаю я.
У нас уходит тридцать минут на то, чтобы добраться до голых, скалистых пластов на вершине. Солнце уже готовится скрыться за остроконечной грядой на горизонте, и я, слегка запыхавшись после подъема, плюхаюсь на нагретый солнечными лучами валун и впитываю в себя закат.
— И ради этого мы сюда перлись? — шутит Вес, садясь со мной рядом.
— Ну.
За последние девять лет я, наверное, забирался на эту гору каждое лето. Когда нам было четырнадцать, было прикольно пугать друг дружку, усаживаясь на самый край. Когда нам стало семнадцать, мы проходили весь путь до вершины, не глядя по сторонам. Мы спорили о хоккее. Или о футболе. Или о каком-нибудь тупом фильме. Мы забирались сюда, потому что это было частью ежедневного маршрута.
В прошлом году я внезапно понял, что отныне и до конца жизни, что бы я ни делал, я отвечаю за себя сам. Окончание колледжа — словно край карты. Далее начинается неизведанная территория, и я сижу в кабине один.
Облака вдалеке под моим взглядом становятся оранжево-розовыми. Мой друг сидит рядом, тоже погрузившись в мысли.
— Скоро стемнеет, — в конце концов произносит он.
— Еще есть время. — Проходит мгновение тишины, и я спрашиваю: — О чем думаешь?
Он хмыкает.
— О первом годе в колледже. О том, каким мудаком я был со всеми.
— Да? — Меня удивляет, что он, как и я, занят самоанализом. Я бы скорее предположил, что он сидит и придумывает, как бы разыграть Пата, чтобы свалить все на детей.
— Угу. Тяжелый был год. Столько прессовали.
Я украдкой оглядываюсь на него — впервые с тех пор, как мы сели.
— Та же фигня. Серьезно, старшие там оказались настоящими психопатами. Никогда такого не видел. — Я откашливаюсь. — Той осенью я все думал, Вес не поверит, когда я расскажу ему про всю эту хренотень… — Я не договариваю до конца. Это было, наверное, слишком жестко. Если мы снова дружим, я не должен выпускать свою обиду на волю,
Он издает сердитый горловой звук.
— Извини.
— Я знаю, — отвечаю я быстро.