— Так. Еще что-то было?
Вся троица трясет головами.
— Где вы это достали? — спрашивает Джейми.
— Заплатили там одному.
Джейми поднимает на меня подбородок, и я вижу, что он с трудом удерживается от смеха. Именно так и мы в их возрасте доставали пиво.
— Отойдем, — говорит он, вставая, и жестом зовет меня за собой.
Вместе с ним я заворачиваю за угол. Мы всего в нескольких ярдах от пацанов, так что он приближает губы к самому моему уху.
— Серьезно? Они так надрались меньше чем с трех бутылок на брата?
Поворачиваясь, чтобы шепнуть ответ, я задеваю грудью его плечо. Позволяю губам мазнуть его по щеке, потом говорю:
— У них ноль толерантности к алкоголю и скоростной метаболизм. Мы сами такими были, забыл?
Джейми хмыкает, его дыхание щекочет мне ухо.
— Значит, больница отпадает.
— Отпадает, — соглашаюсь я быстро. — От двух с половиной бутылок пива люди не умирают. Давай проветрим их, пусть протрезвеют, а потом уложим их спать.
— Похоже на план. — Джейми заходит обратно за угол. — Так, дамы. Встаем. Предлагаем вам сделку. Вы прогуляетесь с нами немного, а мы отведем вас домой и не станем сообщать, кому надо.
— В смысле, полиции? — мямлит Шэнь.
— Не, он о Пате, — поясняю я.
Шэнь с трудом поднимается на ноги.
— Хорошо. Идемте. — Дэвис тоже встает.
На земле остается один Килфитер.
Джейми наклоняется, протягивает ему руку.
— Идем. Завтра утром у тебя тренировка.
— Буду играть фигово, — бормочет Килфитер.
— Да. У тебя будет небольшое похмелье, — соглашается Джейми. — Но от этого еще никто не умирал.
Клифитер упрямо мотает головой.
— Я всегда играю фигово. Для своего отца. Что бы ни делал.
Ах. На эту тему я могу произнести речь и сам.
— Парень. Не играй в хоккей ради отца. Играй ради себя. — Я тоже протягиваю ему ладонь. И на этот раз он принимает помощь. Когда я поднимаю его на ноги, он на секунду приваливается к стене, но потом у него получается удержаться в вертикальном положении без поддержки. — Серьезно. Пошли они все к чертям. Это твоя жизнь.
Килфитер пошатывается в классической пьяной позе.
— Пусть он успокоится и не лезет.
— Но некоторые не успокаиваются никогда, — говорю ему я. Правда ранит, но чем раньше он ее примет, тем лучше. — Ты должен жить своей жизнью. Иначе он победит. Что будет обидно, верно?