Стрельнув в мою сторону взглядом, он отрывисто спрашивает:
— Ты работник?
Я качаю головой.
— Здесь самообслуживание.
— Ну разумеется, — отвечает он пиздец каким снисходительным тоном, после чего с презрительной усмешкой на физиономии откручивает крышечку своего бензобака.
Пока я отворачиваюсь от Сноба МакСнобберса, на улице появляется Вес. Он протягивает мне соломинку и, заметив хмурое выражение моего лица, морщит лоб. И, по-видимому, принимает его за следствие размышлений о дилемме с Детройтом, поскольку испускает негромкий вздох.
— Ты со всем разберешься, бэби, — произносит он мягко. — У тебя есть еще время.
Он наклоняется и одной рукой приобнимает меня за плечи. Потом легко касается губами моей щеки, и я напрягаюсь всем телом, потому что Сноб МакСнобберс выбирает этот самый момент, чтобы посмотреть в нашу сторону.
И то, что появляется у него на лице, режет меня, как ножом.
Отвращение.
Неприкрытое, злобное отвращение.
Иисусе. На меня в жизни никто еще так не смотрел. Словно я собачье дерьмо, в которое его угораздило вляпаться. Словно он хочет стереть с лица земли само воспоминание о моем существовании.
Вес напрягается. Он только сейчас заметил, что за нами подсматривают.
Нет, что нас осуждают.
— Ты знаешь этого типа? — спрашивает он настороженно.
— Нет.
— Какая-то знакомая рожа.
Знакомая? Я слишком шокирован, чтобы вспоминать, где я мог его видеть.
— Просто забей, — шепчет Вес, делая шаг к машине.
Я еле дышу, пока иду за ним следом. Если только не обогнуть всю заправку, у нас нет других вариантов, кроме как пройти мимо «мерса». Когда мы приближаемся к человеку в костюме, я ловлю себя на том, что морально готовлюсь к атаке — совсем как на льду, когда в меня вот-вот полетит шайба. Я перехожу в режим абсолютной собранности. Я готов защищаться любой ценой, пусть и знаю, что сейчас это нелепо. Он ведь не станет нападать на меня. Он не станет…
— Чертовы пидоры, — вполголоса цедит он, когда мы проходим мимо.
Эти два слова будто удар в солнечное сплетение. Краем глаза я вижу, как Вес вздрагивает. Однако он ни слова не произносит и продолжает идти, пока я с трудом поспеваю за его быстрым шагом.
— Извини, — произносит он, когда мы подходим к машине.
— Тебе не за что извиняться. — Но отрицать, что я потрясен случившимся, невозможно. Тот счастливый пузырь, в котором мы с Весом прожили все лето, только что лопнул. Если у нас каким-то образом получится видеться после лагеря, мне, скорее всего, придется сталкиваться с таким дерьмом постоянно.
Невероятно.
— Люди уроды, — мягко говорит он, когда мы садимся в машину. — Не все, конечно, но многие.
Трясущейся рукой я ставлю стакан со слашем в держатель.
— С тобой такое часто бывает?
— Не особенно. Но бывает. — Он берет меня за руку, и я знаю, что, сплетаясь со мною пальцами, он чувствует, как сильно меня трясет. — Это неприятно, Каннинг. Никто и не спорит. Но нельзя позволять всяким мудакам до себя добраться. Пошли они на хуй, верно?
Я стискиваю его пальцы.